#33

[Alnaira]

02.11.2008 в 17:13

Пишет  Мировега:

Сильно-сильно запоздалый подарок
Название: Баллада
Автор: я, Мировега
Бета:  Tadanori
Фэндом: Блич
Жанр: *мрачно* Чего там только нет
Рейтинг: пусть будет PG-13
Пейринг: Кайен/Рукия, Кайен/Мияко (все чрезвычайно условно)
Размер: мне проще воспринимать это как цикл драбблов
Статус: закончен
Дисклаймер: не мое - и слава богу. Слова песни принадлежат Канцлеру Ги.
От автора: писалось в подарок для  Альнаира на День Рождения. Нижайше извиняюсь за столь ужасающую задержку, Медея-доно. С Днем Рождения вас, пусть и давно минувшим

Слетают на плечи
Обрывки несказанных слов,
Банален и вечен,
Сюжет, к сожаленью, не нов –
Так единодушно
Над этим смеется свет:
Ты мне очень нужен,
А я тебе - вовсе нет.

- Кайен-доно! Кайен-доно, да подождите же вы!
Лейтенант третьего отряда удивленно оборачивается и едва успевает отступить сторону – девушка-торопыга спотыкается и кубарем летит ему под ноги, непременно сбив бы, останься он на прежнем месте. Он незаметно улыбается и тут же спрашивает суровым тоном:
- Что случилось, Рукия?
- Вас хотел видеть Укитаке-тайчо, Кайен-доно!
Кайен вздыхает и протягивает ей руку, помогая подняться; Рукия смотрит на него счастливыми глазами. Он улыбается уже открыто и тянется потрепать ее по волосам:
- А спешить-то зачем так было?
Все в отряде знают: Кучики Рукия по уши влюблена в своего лейтенанта, да и сложно было ни о чем не догадаться, глядя на эти сияющие глазищи. Кажется, не в курсе оставался только сам лейтенант, но с Кайеном-доно ничего нельзя сказать наверняка – возможность понять, шутит он или же говорить серьезно, выпадает достаточно редко. Шинигами тринадцатого даже подтрунивали на эту тему, но не обидно: Рукию в отряде любили. Ну и Соде но Шираюки был достаточно весомым аргументом в пользу благоразумного молчания, разумеется.
Рукия смотрит на него непонимающими глазами; кажется, возможность того, что можно поискать его не спеша, просто не приходила ей в голову. Кайен ухмыляется и качает головой:
- И что же мне с тобой делать, Кучики? Подобное рвение на работе – довольно-таки тревожный симптом. Может, мне отправить тебя в четвертый отряд? Ненадолго, на недельку-другую?
- Опять вы шутите, Кайен-доно, – говорит Рукия обиженным голосом, но Кайен видит пляшущих в ее глазах бесенят. – Разве не в этом заключается моя работа шинигами?
- Всем бы твое чувство ответственности, – хмыкает лейтенант. – Ладно, пошли уж, чудо мое. Что там хотел Укитаке-тайчо?
Рукия едва поспевает за ним смешным семенящим шагом, на ходу рассказывая о поручении капитана; он не слишком вслушивается и просто наслаждается моментом. Жизнь прекрасна, и надо быть полным идиотом, чтобы этого не понимать.

Искусство притворства
С досады постигла давно,
Ведь это так просто –
Смеяться, когда не смешно,
И вместо проклятий
Придумать приветствий вязь,
При виде объятий
Осколками слез давясь.

Особняк Кучики – большой, пустой и тревожный; каждый раз, когда Рукия заходит внутрь, она отчетливо осознает: ей здесь не место. Многочисленные поколения аристократов ощутимо давят ей на плечи, и она чувствует себя все той же руконгайской оборванкой, непонятно как выбившейся в люди. Но по странной иронии судьбы ей отныне предстоит называть это чужое место своим домом, и она старается из всех сил, но пока получается что-то не очень. Особняк продолжает казаться ей большим, безумно пустым и холодным.
Свою лепту вносит в это ощущение и Кучики Бьякуя, глава клана, невесть зачем и почему снизошедший до безродной выскочки. Лучше уж оказались бы правдой те отвратительные слухи, что ходили по Академии во время ее вступления в клан, – это было бы хоть понятно; но нет, глава клана Кучики неизменно безукоризненно вежлив и не позволяет себе в сторону своей названой сестры ни одного лишнего движения. И это, в общем-то, хуже всего. Да, она уважает и преклоняется перед нии-сама, но вежливость и уважение – это, наверное, все же не совсем то, что соответствовало бы ее представлениям о семье. Совсем не то. Но изменить что-либо не в ее власти, и Рукия старается убедить себя в том, что этого вполне достаточно. В конце концов, ей и так безумно повезло… Глупо было бы сердить судьбу мечтами о большем.
Кайен-доно перевернул ее взгляд на мир в целом и аристократов в частности – слишком не похож он был на нии-сана, слишком не похож на нее саму – ту, которой она так хотела стать. Его существование таким, какой он есть – бред, иллюзия, мара; такого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Аристократы – величественно-надменны, презрительно-холодны; аристократы никогда не ведут себя неподобающим образом просто потому, что это ниже их достоинства. Она прекрасно вызубрила этот урок и хорошо знает, как полагается себя вести аристократам, пусть даже среди них каким-то образом затесалась девчонка из Руконгая.
Со временем Кайен-доно удостоился почетной должности исключения из всех мыслимых и немыслимых правил, и ей иногда безумно жаль, что ее фамилия отныне – Кучики, а не Шиба.

Сердце бьется, словно в клетке мышь,
Лезет в уши тишина.
Полночь рвется, рядом ты стоишь,
Словно призрак из плохого сна.

На территории тринадцатого отряда почему-то темно, тихо и абсолютно безлюдно; даже в кабинете капитана не горит свет, хотя Укитаке-тайчо частенько засиживается допоздна над какими-то документами или просто с интересной книгой и чашкой зеленого чая. Рукия мимоходом удивляется этому факту, но не останавливается и идет дальше – ее ведет что-то, непонятное даже ей самой, но чему совершенно невозможно противиться. Вот она уже прошла административный корпус, вот – площадки для тренировок; ещё чуть-чуть и она дойдет до границы территории отряда. Внезапно в стороне она видит отблеск огня и машинально смотрит в ту сторону, соображая, чтобы это могло быть, но, так ничего и не придумав, просто идет в том направлении. Через какое-то время она уже может разглядеть, что это костер, который окружила толпа шинигами – здесь, наверное, собрался весь тринадцатый отряд. Не успевает она изумиться подобному, как кто-то за ее спиной говорит:
- Опять опаздываешь, Кучики.
Рукия в страхе разворачивается, но уже на полпути облегченно вздыхает: это всего лишь Кайен-доно, теперь он расскажет ей, что здесь происходит, теперь все будет хорошо. Она спрашивает:
- Кайен-доно, а что случи…
- Потом, все потом, – прерывает ее лейтенант. – Пошли, нас уже заждались.
Он быстрым шагом направляется в сторону костра; Рукия едва-едва за ним поспевает, но не решается попросить лейтенанта идти не так быстро. Идти становиться все труднее и труднее, но она упрямо следует дальше. И лишь добравшись до границы освещенного круга, Рукия понимает, что больше не сделает и шага – перед ней будто кто-то возвел невидимую стену, не пускающую ее к остальным. Так она и замирает, на рубеже между светом и тьмой; Кайен-доно будто не замечает, что ее больше нет рядом, и останавливается лишь возле самого пламени. Затем медленно оборачивается, и ей становится не по себе от его тяжелого взгляда.
- Что ты там застыла, Кучики? Тебе требуется отдельное приглашение?
Рукия хочет сказать, что не может идти дальше, но грудь внезапно что-то сдавливает и она не может уже не то что говорить, но даже вдохнуть. Судорожно хватая ртом воздух, она мельком замечает нечто странное – с формой Кайена-доно что-то не так. Но ей сейчас слишком не до того, и она просто говорит себе, что неровный свет костра сыграл с ней дурную шутку.
- Ну, Кучики? – в голосе лейтенанта слышится нетерпение. – Где ты там?
- Я… я сейчас, Кайен-доно, – эти слова даются ей с трудом; внутренний голос буквально вопит об опасности, но Рукия все никак не может понять, что именно ей угрожает. Глаза непонятно с чего начинают отчаянно слезиться; поморгав пару секунд, она все же понимает, что именно кажется неправильным, и тихо вскрикивает от ужаса. Форма Кайена-доно залита кровью, и в отблесках костра она расцвечена во все оттенки багрового.
- Кайен-доно…
Лейтенант адресует ей вопросительный взгляд, как будто и не заметив ее испуга:
- Чего тебе, Кучики?
- Вы ранены, Кайен-доно? – голос Рукии срывается, подсознательно она ощущает, что что-то здесь не так, что-то неправильно, но не может осознать – что именно. И это пугает и настораживает, хотя она и так уже перепугана дальше некуда.
Кайен-доно несколько секунд смотрит на свое залитое кровью косодэ, затем поднимает взгляд на Рукию и улыбается:
- Ерунда какая. Так ты идешь, Кучики?
Если бы она могла, Рукия бы попятилась – настолько чужой выглядела эта кривая усмешка на губах Кайена-доно; но ее ноги будто приросли к месту, и счастье ещё, что лейтенант тоже не больно-то спешит идти ей на встречу.
- Кайен-доно…
- Ну хватит, Кучики! Я и так провозился с тобой дольше, чем следовало.
Его лицо неожиданно меняется – осунулись скулы, запали глаза, горящие каким-то странным зеленым цветом, образовался провал на месте носа, безобразно опухло лицо; теперь он похож на какую-то странную помесь утопленника со скелетом, и это страшно как никогда. Существо, бывшее несколько секунд назад лейтенантом тринадцатого отряда, ловит ее взгляд и ухмыляется; между острыми зубами мелькает длинный тонкий язык. Рукия кричит от переполняющего ее ужаса, кричит, но не может сдвинуться с места и даже оторвать взгляд от этого чудовища – не может. А оно все ухмыляется и делает шаг ей на встречу; Рукии кажется, что она падает в темную, бездонную пропасть, и что так будет продолжаться вечно, и…
…Она просыпается с криком.

Вот спрятаться мне бы
И сердце закрыть на засов;
Уставилось небо
Глазами испуганных сов,
И времени кости
Я в злобе иду ломать:
Я жду тебя в гости –
А ты не придешь опять!

- Командировки на грунт за прошедший месяц: Кувабара Мизуна, десятый офицер тринадцатого отряда, срок пребывания на грунте – неделя… Эй, Кучики, ты там заснула, что ли?
Рукия вздрагивает, заслышав голос лейтенанта над ухом, и широко распахивает готовые вот-вот закрыться глаза. Спать хотелось безумно, а один вид этих проклятых документов повергал в столь беспросветное отчаянье, что хотелось пойти и утопиться в первой попавшейся луже. Но нельзя: она сама вызвалась помочь Кайену-доно разобраться с бумагами, и теперь надо довести это дело до конца.
- Все в порядке, Кайен-доно, не беспокойтесь, – она с трудом подавляет зевок и снова утыкается в скучный отчет о распределении миссий на грунт, затылком ощущая внимательный взгляд лейтенанта.
- В порядке? С каких это пор ты научилась врать вышестоящим, Кучики? – Рукия вздрагивает повторно: Кайен-доно стоит прямо перед ней, хотя она готова поклясться, что ещё секунду назад он сидел за своим столом. – Ты даже моего приближения не заметила. Нет, Кучики, ты уже не работник.
- Кайен-доно… – в голосе Рукии слышатся беспомощно-панические нотки; больше всего на свете она боится сейчас, что ее выставят за дверь, хотя ещё совсем недавно буквально мечтала о таком повороте событий.
Лейтенант непреклонно качает головой:
- Иди-ка ты спать, Кучики. Все равно ведь скоро уснешь, а спать на документах не так уж удобно, поверь моему опыту.
Рукия уныло кивает и плетется к выходу, чувствуя себя паршиво как никогда, и физическая усталость здесь даже почти ни при чем. Внезапно ей в спину доносится:
- Эй, Кучики, не грусти ты так. Вот закончим с этими дурацкими отчетами, так выберемся куда-нибудь в Руконгай, проведем парочку тренировок.
Она медленно разворачивается и ошеломленно пялится на улыбающегося лейтенанта; стараясь не показывать своего волнения, спрашивает:
- Быть может, завтра, Кайен-доно?
Рукия замирает от нахлынувшей надежды, но Кайен-доно качает головой:
- Вряд ли я сегодня закончу, да и надо будет занести завтра эти грешные отчеты в канцелярию первого отряда. Как-нибудь позже, ладно?
Она печально кивает; Кайен-доно вновь утыкается в бумаги, и ей не остается ничего другого, кроме как выйти и плотно прикрыть сёдзи за собой. Несколько секунд Рукия просто стоит, прислушиваясь к тихому шелесту кисти и шороху бумаги; затем, бросив прощальный взгляд на пробивающийся из-под сёдзи свет, неслышно уходит.
Что же, когда-нибудь – это гораздо лучше, чем никогда.

Я так лицемерна –
Рецепт очевидно-простой –
С той девочкой нервной,
Кого ты считаешь женой.
Улыбки как листья
Растут на моих губах,
И все ж от убийства
Меня отделяет шаг.

В Руконгае поздней осенью сыро, влажно и чертовски холодно – это время вообще не способствует активной трудовой деятельности, а уж на учения шинигами идут с донельзя кислыми лицами и прямо-таки похоронным настроением. Но когда кому-то там наверху – даже не руководству отряда, а как минимум со-тайчо – попадает под хвост некая вожжа, безжалостно выгоняющая отряды на так называемые «учения»-мучения, то остается только сжать зубы покрепче и молчаливо подчиниться приказу. Хоть и высказав нецензурно в глубине души все, что ты об этом думаешь.
Рукия вздыхает и покрепче приживается к дереву, ствол которого неизвестно каким образом умудрился остаться почти сухим. За ночь выпала обильная роса, а утром для полного счастья ещё и объявился густой туман, снижающий видимость практически до нуля, но бессердечное начальство это не остановило – половину отряда все равно выпихнули в засады «отслеживать возможные угрозы спокойствию Сейрейтея», не обращая внимания на жалобные стенания страдальцев. Так что теперь Рукии предстояло торчать в каких-то влажных кустах как минимум до обеда, и ее эта перспектива ничуть на радовала. «Ксо, да какие угрозы для безопасности Сейрейтея в такую погоду, в самом-то деле?»
Внезапно где-то рядом с ней раздаются шаги; Рукия замирает, вся превращаясь в слух. Неизвестный едва слышно шелестит прелой листвой под ногами и тихо ругается, споткнувшись о какой-то корень. Рядом с ней кто-то хмыкает, и Рукия думает, что незнакомцев двое, только шаги второго совсем не слышно. Этот второй вдруг с явной насмешкой приглушенно говорит:
- Дальше можно уже не скрываться – ты и так переполошил всю округу.
Голос кажется смутно знакомым, но Рукия все никак не может вспомнить, где же она его слышала, пока первый из странников не огрызается в ответ:
- Ну не всем же быть прирожденными следопытами. Я вот с лесом не дружу.
Это же Кайен-доно, потрясенно думает Рукия. Кайен-доно, а с ним Мияко-сан; вот почему голос показался ей таким знакомым. «Что они делают здесь, так далеко от лагеря?»
- Ты же вырос здесь, в Руконгае. Как ты можешь не дружить с лесом?
- А ты думаешь, почему я удрал в Сейрейтей? Эти чащобы достали.
- Страшная тайна наконец-то раскрыта, – мелодично смеется в ответ Мияко-сан. – А я-то думала, ты хотел выполнить свой долг шинигами.
- Ну и это тоже, конечно…
Внезапно перед опешившей Рукией возникло торжествующие лицо лейтенанта, издавшего победный клич:
- Ага, нашел! Что ж ты молчала все это время, а? Мы уж тебя ищем-ищем, ищем-ищем, а ты как сквозь землю провалилась.
- К-кайнен-доно… – Рукия беспомощно смотрит на лейтенанта, ничего уже не понимая; сзади мягко отзывается Мияко-сан:
- Нас послал Укитаке-тайчо, Рукия.
- Ага, несмотря на все протесты Кийоне и Сентаро он все-таки выбрался к нам, – подхватывает Кайен-доно. – И как только увидел эти издевательства над дежурными, сразу приказал всем возвращаться назад в лагерь, не слушая возражений наблюдателя из второго отряда. Так что мы теперь ходим и извещаем о сей радостной вести самых патрульных.
- Ну и гуляем заодно, – с легкой улыбкой замечает Мияко-сан.
- Если это можно назвать прогулкой, – ворчит Кайен-доно, но Рукия видит, что это напускное. Какие-то странные чувства обуревают ее душу – не ревность, нет; она уверена, что это что угодно, но только не ревность. Скорее зависть и горькая радость, что вместе они – Кайен-доно и Мияко-сан – по-настоящему счастливы.
- Я пойду тогда? – нерешительно спрашивает она. – Я замерзла…
- Конечно иди, – кивает Мияко-сан. – А мы ещё прогуляемся.
Рукия кивает и спешным шагом направляется к лагерю; Кайен-доно за ее спиной театрально стонет:
- А как же я, о бессердечная?!
Мияко-сан что-то весело ему отвечает, но Рукия уже не слышит – сейчас она способна думать только о подушке и теплом одеяле.
И, наверное, это к лучшему.

Красным цветом что-то бьет в глаза,
Сердце ядом пролилось;
Под рассветом крови полоса –
Слава богу, просто не сбылось…

Тьма вокруг удивительно неправильная – не бывает такой непроницаемой чернильной густоты, да ещё и почему-то с багряным оттенком; Рукия это осознает, но как-то смутно, краем сознания. Сейчас ее больше занимает вопрос, каким образом она вообще здесь оказалась, но ответ найтись почему-то не спешит, а темнота вокруг все сгущается и сгущается, хотя дальше, казалось бы, уже некуда. Нет предела совершенству, меланхолично думает Рукия, и с опозданием удивляется сама себе – мысль ощущается чужой и холодной, как зажатая в руке ледышка. Да и тело ничуть не лучше; странная апатия захватила ее настолько, что она даже не заметила ее прихода, а сдвинуть с места руку или ногу все равно что пытаться поколебать основы горы Фудзи.
Рукия закрывает глаза, хотя, в общем-то, здесь нет абсолютно никакой разницы, с открытыми глазами ты стоишь или закрытыми – перед тобой все та же пугающая чернота. Но в этом жесте она видит некую ноту протеста против неестественного бессилия, и если это единственный доступный ей способ выразить свое негодование существующим порядком вещей, то она не станет его отвергать. Впрочем, с закрытыми глазами куда страшнее, чем с открытыми, пускай даже зрение в данной ситуации – всего лишь хрупкая иллюзия. На периферии слуха вдруг раздаются странные шорохи, и Рукия спешит открыть их вновь. Как раз вовремя – прямо перед ней тьма потихоньку светлеет, и Рукия гадает, почудилось ей это или все-таки нет. Когда темнота выцветает до такой степени, что ее уже можно выделить среди других, она уверяется – не показалось, и внимательно всматривается в том направлении. Вскоре ей начинает мерещиться, что на светлом фоне она видит какую-то более темную точку, но когда заслезившиеся от долгого взгляда глаза невольно смаргивают, то этой точки там уже нет.
Она вздыхает и возвращается к своим мыслям о том, как ее вообще угораздило вляпаться в подобную ситуацию. Никаких теорий, объясняющих хоть что-то из происходящего, у нее нет, но за неимением лучшей темы для размышлений сойдет и эта. В конце концов, она не хуже любой другой.
За подобными размышлениями Рукия пропускает тот момент, когда освещение увеличивается до некого максимума, и вздрагивает, выяснив, что вокруг давно уже не так темно, как ей думалось. Растерянно оглядывается; та самая черная точка, не так давно исчезнувшая при загадочных обстоятельствах, пока остается незамеченной. Впрочем, вскоре ее внимание привлекает яркая вспышка света, на мгновение ослепившая глаза; когда к зрению Рукии возвращается четкость, то точка уже давным-давно не точка, а человеческий силуэт. Она приглядывается внимательнее, невольно щурясь, и выдыхает с недоверием:
- Кайен-доно…
Наверное, Рукия помотала бы головой, если бы могла, но она не может и потому лишь моргает, решив, что яркий свет ослепил ее больше, чем она думала. И хотя человек неумолимо приближается и вероятность того, что она ошиблась, становится все меньше, Рукия упорствует до последнего. Впрочем, вот уже видно лицо подошедшего; и, смирившись, Рукия тихонько зовет:
- Кайен-доно?..
Лейтенант замирает неподалеку от нее. У него тяжелый, неподвижный взгляд; так смотрит иногда нии-сама, когда она обращается к нему с приветствием или отвечает на его вопросы. Рукии становится страшно, хотя на самом деле страх никуда и не уходил – ждал своего часа в уголке сердца, но все предыдущие его атаки просто детский лепет по сравнению с нынешней.
- Кайен-доно? – ее голос звучит все более настойчиво, но лейтенант не отвечает. Молча смотрит на нее какое-то время; затем так же молча разворачивается и возвращается туда, откуда пришел. С его уходом свет начинает меркнуть снова.
- Кайен-доно?! – вот теперь в ее голосе звучит настоящая паника. – Кайен-доно, куда же вы? Не оставляйте меня одну, прошу вас!..
Лейтенант не обращает на нее внимания, а может, и вправду не слышит. Рукии кажется, что она плачет, но щеки остаются сухими; она все зовет и зовет его, но без малейшего результата. Вот уже Кайен-доно – только силуэт на фоне все слабеющего света, вот – лишь черная точка, а вот исчезла и она. И свет, как и появляется, исчезает вместе с ней.
Рукия кричит от страшной, невыносимой тоски; ее крик разрывает темноту на части, и все они – кривое отражение ее самой. Вдалеке звучит что-то, отдаленно похожее на смех; она бы и рада закрыть глаза, но почему-то не может уже и этого. Ей кажется, она сошла с ума.
…Она рывком садится на постели.
Это был сон. Всего лишь сон.

Продолжу, прощаясь,
Беспочвенный наш разговор:
Не водится счастье
В колючках скандалов и ссор,
В болотах истерик
Оно не живет совсем:
Ты можешь не верить,
Но это известно всем…

- Кучики! Ау, Кучики!
Рукия слышит, как ее зовут, но упрямо молчит и ещё дальше отодвигается от двери. В кладовке не слишком удобно – она едва разгребла себе место среди всего этого хлама для того, чтобы сесть; кроме того, здесь грязно и пыльно, и Рукия даже думать не хочет о том, как выглядит сейчас. Но когда она сюда забиралась, ей было все равно, а теперь уже поздно искать новое убежище.
- Кучики, ну что ты в самом деле! Они не хотели тебя обидеть, правда!
При воспоминании о том, что случилось полчаса назад, на глаза снова наворачиваются слезы. Рукия едва удерживается от всхлипа и сердито смотрит на дверь в кладовку, как будто это она во всем виновата. До нее доносятся звуки распахиваемых сёдзи; кажется, Кайен-доно проверяет все комнаты, попадающиеся ему на пути. Рукия искренне надеялась, что на неприметную дверцу кладовки в конце коридора он не обратит внимания, хоть и понимала, насколько ничтожен шанс на подобное развитие событий.
- Ну где ты там, Кучики?
Шаги лейтенанта слышатся совсем рядом; не будь Рукия так увлечена своей обидой, она бы заметила, что Кайен-доно не один. Но сейчас ей было не до анализа ситуации – она отчаянно не хотела кого-либо видеть, к тому же уже начала корить себя за глупое поведение. Надо было просто сделать вид, что ничего не произошло; в конце концов, в последнее время она здорово научилась это делать. Так нет же, повела себя как истеричная девица, а теперь придется предстать перед Кайеном-доно в подобном состоянии.
- Ага, вот ты где!
Дверь внезапно распахивается во всю ширину и Рукия инстинктивно шарахается назад, в спасительную тень. На пороге стоит Кайен-доно, а за ним – двое тех самых шутников, из-за которых, собственно, она и оказалась здесь; Рукия едва успевает подавить мгновенно вспыхнувшую неприязнь. Лейтенант разглядывает ее несколько секунд, затем садится на корточки и заглядывает ей в глаза:
- Эй, Кучики. Ты в курсе, что тебе не идет зареванное лицо и паутина в волосах?
Рукия вспыхивает, понимая, что Кайен-доно абсолютно прав и она действительно выглядит не лучшим образом, а ещё – зло смотрит на заухмылявшуюся было парочку. Улыбки с их лиц сразу как будто стерли мокрой тряпкой – все же перед тем, как сбежать в кладовку, Рукия успела хорошенько поработать Соде но Шираюки. Затем она переводит взгляд на лейтенанта и беспомощно бормочет:
- Кайен-доно, я… они…
- Да что они сказали, в конце-то концов? – вздыхает он. – Сами молчат как рыбы, так может, хоть ты расскажешь?
Рукия краснеет ещё сильнее и мотает головой. Хорошо все-таки, что Кайен-доно не знает, что произошло; такого рода сплетней она не слышала даже перед вступлением в клан Кучики, хотя, казалось бы, тогда выслушала все гадости, которые только можно сказать о человеке.
- Ладно, это не так уж важно. Я привел этих сплетников специально для того, чтобы они извинились перед тобой, – он оборачивается и требовательно смотрит на провинившихся шинигами. Те, неловко переминаясь с ноги на ногу и потупив глаза, бормочут:
- Извините нас, Кучики-сан… Мы больше не будем…
Рукии становится смешно от этих их слов; тем не менее обида и злость все ещё клокочут внутри, так что вид униженных противников доставляет ей мстительную радость.
- Ещё бы вы не будете, – хмыкает Кайен-доно, разворачиваясь назад к Рукии. – Ну что, Кучики? Хватит или пускай на колени встанут?
Рукия несколько секунд рассматривает это заманчивое предложение, затем с сожалением отбрасывает: ей с этими людьми ещё работать, хотя, конечно, с такими не больно-то хочется.
- Нет, не надо, – вздыхает она, шмыгнув носом напоследок. Затем поднимает глаза на лейтенанта: – Спасибо, Кайен-доно.
- Ерунда, – отмахивается тот, вставая, и протягивает ей руку: – Ну?
Рукия хватается за нее и лейтенант мощным рывком ставит ее на ноги. Они выходят из кладовки и Рукия невольно щурится от яркого света; Кайен-доно за ее спиной говорит парочке, замершей неподалеку:
- Неделя работ по уборке отряда за сплетни об офицерском составе. Свободны.
Они кивают и с облегчением удаляются; Рукия не видит этого, но вполне может восстановить всю картину в своем воображении. Кайен-доно подходит к ней и кладет руку на плечо:
- У тебя будет ещё много таких моментов, Кучики. Не расстраивайся из-за них, не надо.
Рукия поворачивает голову и несколько секунд смотрит на него; затем слабо улыбается:
- Хорошо, не буду.
- Ну и молодец, – ухмыляется лейтенант в ответ и решительно направляется к выходу из коридора, говоря на ходу: – Пошли, тебе нужно привести себя в порядок.
Рукия кивает и послушно идет за ним, попутно размышляя, что бы могли означать слова Кайена-доно о том, что «у нее будет ещё много таких моментов»; впрочем, вскоре она благополучно забывает об этом.
До смерти Кайена-доно.

Талантом провидца
Мне грустное счастье дано –
Читая по лицам,
Я вижу дурное кино:
Истерзана визгом
И ревностью бита в кровь,
Издохнет как крыса
Придуманная любовь.

Иногда Рукии начинает казаться, что она – хрупкая хрустальная ваза, которую все бояться разбить, или смертельно больная, вокруг которой ходят на цыпочках, или ещё что-нибудь в том же духе и настолько же приятное; она раздражается и злится из-за подобного отношения, хотя в последнее время такое настроение становится для нее почти что нормой. Со смертью Кайена-доно у нее внутри как будто что-то сломалось – какой-то невидимый стержень, вокруг которого она до сих пор выстраивала свою жизнь; как будто выбили опору из-под ног. Хватаешь ртом воздух, как вытащенная на берег рыба, и беспомощно оглядываешься по сторонам в поисках внезапно пропавшей земли – и так до тих пор, пока не находишь ее. Если находишь, конечно.
Окружающие безотчетно бесят, особенно те, которые лезут с сочувствием – да что они вообще знают о том, что тогда произошло?! Не знают и знать не хотят, а все туда же – набиваются в утешители; даже Укитаке-тайчо, который там был, смотрит так понимающе-сочувственно, что за одно это его хочется убить или хотя бы послать куда подальше. Но нельзя, нельзя-нельзя-нельзя…
А иногда просто наваливается оглушительная слабость и слезы наворачиваются на глаза – и тогда Рукия ревет, не обращая внимания на весь остальной окружающий мир, чувствуя в душе какую-то странную пустоту, которую нечем заполнить; и слезы помогают справиться с этим кошмаром, доводят до того счастливого отупения, когда особого значения не имеет уже ничто на свете. Прекрасное ощущение на самом-то деле: когда уже ни на что не хватает сил и на скорбь – в первую очередь, только оно способно спасти от надвигающегося безумия; право слово, впечатление, будто живешь как во сне и потому события толком не откладываются в твоей памяти – это не такая уж высокая плата за сохраненный рассудок.
И когда она обнаруживает себя в кабинете Укитаке-тайчо – Рукия совсем не удивляется; она тихо плачет, переживая заново все события той кошмарной ночи, а капитан сидит рядом и обнимает ее за плечи, ласково говоря что-то утешающе-глупое. А потом, внезапно посерьезнев, тихо просит: «Отпусти его, Рукия. Не пытайся его удержать. Он останется с тобой, но по-другому – в твоей памяти о нем», и Рукия отчаянно мотает головой, понимая, что совершает глупость, но не в силах ничего поделать, да и не хочет она что-то с этим делать. Капитан вздыхает и укоризненно качает головой, но ничего не говорит, и за это она ему искренне благодарна.
Кайен-доно незримо остается с ней, и она постоянно ощущает его присутствие рядом; со временем она настолько к этому привыкает, что даже не помнит, как когда-то было иначе.

Сердце бьется, словно в клетке мышь,
Замирая в тишине;
Полночь рвется – рядом ты стоишь,
Только поздно – ты не нужен мне.

Разлитая в воздухе тишина создает эффект застывшего времени, накладывает вето на любые изменения в окружающей реальности; Рукия рывком просыпается именно от этой тишины, а не от какого-то шума, что выглядело бы более правдоподобно. Комната Куросаки по ночам никогда не была особо тихим местом, но, если подумать, и особо громким тоже – тихое сопение Ичиго и шорохи, когда время от времени он ворочается во сне, не в счет. Тем не менее сейчас Рукию окружает вязкая, абсолютная тишина – ни намека на присутствие в комнате ещё одного человека, спящего неподалеку, как бы она ни прислушивалась. Рукия осторожно сдвигает дверцу шкафа в сторону и выглядывает наружу, убеждая себя, что ей показалось – лунный свет будто молоко заливает комнату и внешне будто бы и вправду ничего не изменилось; она было вздыхает с облегчением, но тут же понимает, что по-прежнему не слышит дыхания Ичиго. Быстро выбравшись из шкафа, Рукия бесшумно подбирается к его кровати – в лунном свете Куросаки кажется покойником, чему не мало способствует отсутствие дыхания, и она в ужасе отшатывается прочь. Споткнувшись об ножку стула, валится на пол, но все никак не может оторвать взгляда от лица Ичиго – на ее глазах оно превращается в лицо Кайена-доно, и ей страшно и странно, она хочет и все никак не может поверить в подобное.
- Этого не может быть, – говорит Рукия.
- Это не правда, – говорит Рукия, и ее голос звучит все уверенней.
- Вы мертвы, Кайен-доно, – говорит Рукия, и видно, что она готова вот-вот расплакаться – от осознания правдивости собственных слов. – Я сама убила вас.
Тишина обволакивает, и Рукии кажется, будто ее слова вязнут в этой тишине как в вате. Горлу подступает комок; ей тошно и больно, но она как можно более твердым голосом говорит:
- Вас здесь нет, Кайен-доно. Вас здесь нет…
Она почти ненавидит себя за эти слова.
Ичиго ничего ей не отвечает – он спит, а Рукия наконец-то может разглядеть его лицо.
…Когда она просыпается, то не помнит, что ей снилось.
Или не хочет помнить.

@темы: bleach, фнфкшн